Воронка времени и прочие эндорфины
Не думаю, что мы с Юрой гнались за красивой жизнью. Даже в глубинах бессознательного. Мы просто хотели есть. А мы не ели в ресторанах. Никогда. С какой стати. Да нас и дома неплохо кормили.
Кто принес слух не помню. Но выглядело это, как рассказ про летающую тарелку на Красной Площади. Платишь пять рублей — и ешь 4 часа.
То есть надо понимать, что маркетологи были грамотные. Предположить наличие таких вариантов социального поведения и таких возможностей растяжения желудка не то чтобы нельзя было совсем. Но в одном они были правы. Таких было не много. Погоды они не делали. Нас было двое.
В гостинице «Москва», в ресторане на первом, открыли шведский стол. СССР еще был СССР.
Метро, сквозь людей и мимо музея, по лестнице вверх, вдоль церкви, вдоль сереньких стен ГУМа, по Красной до упора и направо. И там такие большие буквы. Золотые. «Москва». Хм, мы ходили там тыщу раз. Что там такого?
А ресторан был. Только мы в нем не были. Мы были студенты. Первых курсов. И мы хотели есть. И мозги у нас работали.
Поэтому мы прошли вышибалу, портье, спецов на первом и вошли в зал. Все было тихо. Рекогносцировка началась. Особого внимания к себе мы не заметили. Ни позитивного, ни негативного. Никакого. Люди работали, четко, профессионально.
Но и мы не лыком шиты. Голодная студенческая голова сложила систему уравнений довольно быстро. Итак. У нас есть выпрошенные у родителей 5р и почти 4 часа. Там можно просить, сюда можно сносить, туда относить. Есть можно подходами. Между подходами можно выходить в вестибюль и ходить круги. Еда трамбовалась и усаживалась. Количество заходов неограниченно.
И мы начали. Одно почему-то вспомнить не могу, - что именно мы так маниакально и упорото ели. А вот облепиховый сок — да, помню. Мы брали его стакан за стаканом. И супы какие-то, и еще что-то. И, о чудо! Через час нашей непримиримой борьбы с едой, с хождениями за новой порцией, из-за кулис вышел бог. Молодой. Он был в поварском колпаке, но очень высок и статен. Нашего возраста. С ним были его слуги в белых ризах. Женщины. Они посмотрели на нас взглядом. И самое невозможное было то, что он выражал у них у всех. Он выражал доброту и мысль: «Дети мои, не суетитесь! Не торопитесь! Сидите на месте и вкушайте радость!» И нам на стол легли несколько подносов с облепиховым соком — нектаром богов, и ряд гигантских красивейших емкостей из фарфора, наполненных ароматным изысками. Эндорфины начали свою работу. Мы были к этому не готовы.
Помню длиннющие то ли розовые, то ли бежевые гардины, огромный зал, столы, накрытые скатертями. Молчаливые посетители, даже не помню их статус, и были ли они иностранцами. Помню входить-выходить приходилось раз несколько. Подносы убирали женщины в ризах. Хотя это была наша задача, по условиям услуги.
И наше сознание постепенно перешло из нормального бодрствующего в то, что психиатры называют сонорным. Сонорным состоянием сознания. То есть ты как бы здесь, но не совсем. Не совсем ты и не совсем здесь. Гардины помню. Как мы встали не очень. По моему, за столами сидели африканские принцы с прислугой. Было не так просто. Но как-то мы пошли. Я помню, что перемещение давалось. Давался каждый шаг. Каждый вздох. И выдох. Но молодость штука такая, амбициозная.
Боже, какая красота окружала нас! Солнечный свет струился мириадами нитей, играл с каждым булыжником на мостовой. Словно из самоцветов. Потом преломлялся в тысяче лабиринтов и в маковках собора расцветал всеми восточными красками, сводя с ума витиеватостью узоров. Туда мы и пошли.
Почему Cобор Василия Блаженного, видимый нами миллион раз, занял первую позицию в фокусе нашего сонорного внимания — я не помню. Но как-то мы туда пошли. То ли нам билетики сунули, то ли там так пускали, то ли нас с группой случайно запустили, не помню. И вот тут началось.
Как мы просочились вверх по лестнице, полагаю, не помнили не только мы. Худой в коричневой рубашке, плотненький мужик в серой кепке, пожилая женщина в очках и свитере, дедушка в пиджаке с внучкой с бантом, три пионера и две студентки. Подозреваю, тут есть нечто для психологов общего плана, не только по конкретным дебилам. То есть лестница узкая и вверх. Это все помнят. Тут ничего загадочного нет. И наше сонорное состояние тут никакой, подчеркиваю, роли не играет.
Итак мы с группой любителей церковного зодчества времен Ивана Грозного оказались на этаже. Затрудняюсь сказать его номер. Важно не это. Важно, что далее экспозиция представляла из себя круг. Замкнутый ломанный круг с большим разнообразием углов, окон, икон, стен, косяков, дверей. Но вот одного в этом списке не было: лестничного проема. Совершив три-четыре хаотических перемещения по и против часовой стрелки по данной замкнутой траектории, мы сначала ничего не заметили. То есть опасности мы не узрели. Но мы тут же обратили внимание на наличие еще кого-то за дверью. Большой зеленой, огромной дверью с невообразимым старинным засовом. Засов был открыт. А из-за двери доносились звуки. Шаги, поскребывания и прочие шорохи. Но при попытке ее открыть, кто-то ее тут же прикрыл, выснув руку с пальцем и указав на листок с надписью «Реставраторы. Не мешать». Это сыграло детонатором. Но не сразу.
Наши эндорфины играли свою роль. Опасности мы с Юрой не чувствовали совсем. Поэтому мы продолжали ходить кругами по этой несколько ломанной замкнутой линии вместе с остальными членами нашей небольшой присутственной команды. Надо сказать, что мы были последними, кто заметил проблему. Помню первый вопрос к нам поступил от пожилой дамы в свитере: «Молодые люди! А где здесь выход?» Вопрос не вызвал у нас недоумений никаких, хотя дать ответ на него мы не смогли. Мы продолжали ходить кругами. Худой, в коричневой рубашке, плотненький в кепке, дедушка в пиджаке, внучка, бант, пионеры, студентки, дама в очках и свитере — все они встречались нам на каждом шагу, смотрели в глаза с одним отчаянным вопросом и шли дальше. И с каждым разом скорость этого водоворота все увеличивалась, увеличивалась, увеличивалась. Выражение лиц становилось все вытянутей, вытянутей. Глаза выпуклее, выпуклее. Вопрос громче. «Где здесь выход?»
Это было похоже на воронку времени. Вскоре уже практически орали все и всем, бегая в двух направлениях мимо стен, окон, икон, косяков, дверей и странной огромной двери с запретной надписью. И тем самым засовом. Единственные товарищи, сохраняющие блаженной выражение лица, были двое молодых людей, ходившие не столь быстро и прямо. Но не потому, что они были примером выдержки или знали, где выход, просто они иначе не могли. Их живот, пытаясь переварить две тонны продуктов, говорил им, что их временные и физические возможности крайне ограничены. Лимитированы предельно, экстремально, я бы сказал. Но эндорфины.
Однако сонорное состояние — это не стена от реальности. Какие-то волны, флюиды сквозь нее проходят. И, когда наши попутчики, уже в форменной истерике, бегающие вокруг и безнадежно ищущие выход на лестницу в каждом углу, слили свои голоса в единый вой, мы в очередной раз оказались с Юрой напротив двери с запретной надписью. Наша очередная попытка надавить на нее, опять была прервана грубым импульсом с обратной стороны. И тогда наши счастливые с Юрой глаза встретились, мы посмотрели друг на друга, на дверь, на старинные засов и сделали одну простую вещь. С не оставляющим никаких иллюзий звуком, вековой засов был ухвачен четырьмя руками и перемещен в единственную доступную вторую позицию. Позицию полного и безнадежного закрытия.
Вой ищущих выход подошел к абсолютному апогею. К нему тут же присоединился стук в дверь десятка рук с увесистыми предметами, криков ряда луженых глоток, а так же воплей, взвизгов. И мы побежали тоже.
Сколько эта круговерть продолжалась, я сказать и оценить не могу. Мне казалось минут десять. Причем стук и вопли перешли уже в скорее метафизическую плоскость. Инфернальную. Казалось по церкви вместе с нами носится рота охраны 16 века.
И вдруг кто-то, по-моему, пожилая дама, громче всех закричала: «Вот!» и нам всем открылся портал. Огромный, ничем не замаскированный выход на лестницу. Мы катились вниз кубарем и кто как мог. Бежали без оглядки до хорошего уже удаления от храма. И оттуда, через вековые стены, мы слышали гулкое, грозное, средневековое, реставраторское: «Откройте, аспиды!»
Наши улыбались. Мы стояли разрозненной группой и улыбались. Худой в коричневой рубашке, плотненький в кепке, дама в свитере, дедушка с внучкой, пионеры и студентки. Так и не познакомились, да. Но мы все очень хорошо понимали друг друга. Мы улыбались. Мы были счастливы.
А шведский стол работал по субботам. И как-то мы опять и опять умудрялись раздобыть те самые пять рублей. Мы сразу садились за ближний к дверце на кухню столик, и молодой бог в поварском колпаке со своей прекрасной свитой, улыбаясь, приносил нам море огромных, красивых, фарфоровых чаш. Наполненных невообразимыми яствами. И стопку тарелок. И вилок. И два подноса с облепиховым соком. Амброзией и нектаром. И мы медленно разговаривали о своем, о студенческом. И жевали, и глотали, и запивали. А гардины становились все огромней и зал наполнялся дипломатами и африканскими принцами. Но больше мы не ходили в собор. К реставраторам. Мы про это и не говорили. Будто других тем нет. А что?
Поделиться с друзьями: