Тропа лавировала между камнями. Большие рыжие валуны складывались в причудливые нагромождения. Страна камней, поросших красочным мхом и ярким лишайником. Странные неуловимые птички пели повсюду вдоль дороги. А в трещинах валунов мелькали и исчезали тени. Мы поднялись на километр. Вдруг мы поняли, птички – это сурки.

 

Мы были вдвоем. Уже давно. Но нам было чем поделиться друг с другом. Хотя слов тратилось на удивление мало. Порой я замечал, что за прошлый день мы не произнесли ни одного слова. Но как же емок был наш диалог!

Большая кипучая река осталась позади, внизу. Также как и сотни ручейков, ущелий, скал, больших и малых перевалов. Десятки обрывов и гигантских навалов из больших и острых камней, по которым легче было прыгать и бежать, чем медленно ступать шаг за шагом. Останавливающих дыхание видов с грядами дальних и вонзающих в небеса свои белые зубья хребтов. А за ними другие, еще более могучие. Или это уже облака? Зачем мы вглядывались туда, не замечая леденящих и мокрых ветров? Застывая на вершинах и подставляя влажной снежной крошке обветренное лицо?

Долгий и всегда новый путь.

Высота перестала набираться уже в сумерках. И тогда нам открылось озеро. Оно ютилось под откосом вершины, уходящей в небо с начинающими проступать звездами.

Большого костра не хотелось. Да и дров уже не было. Мы были ближе к небу.

Мы сидели на берегу и смотрели на черную гладь, в которой отражались звезды. И пили чай.

Тогда я сказал вслух. Сказал вслух одну фразу. Что единственное истинное переживание, доступное человеку, это одиночество.

Он не повернулся ко мне. На озере была такая тихая рябь, что звезды как бы качались в невидимых ладьях. «Нет» - промолчал он.

Через несколько лет мы сели за столик на кухоньке в Москве и разлили вскипевший чайник по чашкам с черным чаем. Чай заваривался, набухая и играя, исходящими из него коричневыми разводами и паром, уже пахнущим терпко и знакомо. «Да» - сказал он – «Ты был прав».